Тяжёлая рука боевого морализатора

Задолбали борцуны за мораль и нравственность.

Стоит такой, воняет носками и пóтом, чуть ли не в рукав сморкается, повествует о соборности, духовности и народности. Богоизбранный у нас народ, короче. В документах пишет: «25 синтебря», а туда же: вот эту книжку читать нельзя, вот ту нельзя, а чтобы дети до этих книжек не добрались — сжечь, и точка. Два часа разглагольствовать может, особливо если под водочку: это запретить, то уничтожить, этих вообще расстрелять, чтоб не развращали молодёжь.

Стоит такая, в шалечку закуталась, пучком на башке подрагивает, ручки к щёчкам прижимает: «Ах, какой кошмар, какой ужас, у известного поэта Икс в одном стихе есть матерное слово! А у известной поэтессы Игрек есть просто неприличное стихотворение про месячные! А ведь их читает молодёжь! Запретить немедля!» Зато она с удовольствием посидит в запылившейся за последние десять лет библиотеке на очень творческом вечере пенсионерки Марьиванны, позавчера случайно научившейся рифмовать «ботинок» и «полуботинок», и всё будет очень культурно и возвышенно.

Спросишь их: а не слишком ли круто забираете, господа-товарищи, не слишком ли много на себя берёте с этими вашими «Запретить!» и «Расстрелять!»? В ответ будет только пафосная тирада о моральном и нравственном облике молодёжи, который дóлжно воспитывать. И чтоб показать свою либеральность и не окончательный ещё маразм, добавят: «Вот ты человек неглупый, сам подумай: если бы у тебя была возможность отделить тяжёлой рукой… тьфу, то есть, огнём и мечом, плевелы от козлищ… тьфу, то есть, искусство от разврата, ты бы такой возможностью не воспользовался?»

Воспользовался бы, ясен хрен. И самое замечательное было бы в том, что если бы культурой, искусством и образованием на этом прекрасном свете заведовал я, то вы бы, дорогие борцуны за нравственность, даже читать бы не умели. Ни к чему оно шпалоукладчикам и дояркам.