Профессия: несчастный

В студенческие годы я отличалась замкнутым характером, замедленной моторикой (что, как выясняется, послужило причиной для странных выводов на мой счёт в маленьком городке, где я живу) и романтическим идеализмом. Страшнее всего то, что я не уверена, что действительно стала умнее с тех пор.

Диплом свой я делала в местном НИИ, который когда-то был градообразующим предприятием, а ныне пребывает в упадке и запустении. Работа была интересной, в руководители мне достался прикольный, добрый и интересный (мне так тогда казалось) пожилой дядя, с которым я продолжала общаться и после защиты, достаточно откровенно обсуждая с ним свою жизнь.

Время шло, институт продолжал загибаться, я давным-давно работала в частных софтверных фирмах, мой бывший шеф ушёл на пенсию (точней, его туда «ушли» по сокращению отдела), и я периодически давала ему денег на лечение больной жены. Это было не раз и не два, сумма набежала приличная, но этих денег я никогда не считала, поскольку давала их не в долг, а просто так.

Однажды им понадобилась крупная сумма. На тот период это были две моих зарплаты. И они попросили её у меня в долг. Клятвенно заверяли, что именно в долг, написали расписку со сроками возврата. Обещали погасить досрочно, ссылаясь на какое-то там наследство.

С той даты, что была указана в расписке, прошло более полутора лет. И вот сегодня я в первый раз вежливо напомнила о долге.

Я узнала много нового и интересного. Наверное, тех денег оно стоило.

Этот человек сказал мне, что это я должна ему пожизненно. Что он «вывел меня в люди», что такую «явную наркоманку» (в жизни ничего тяжелее кофе и никотина не пробовала, все мои моторные проблемы — психосоматика) никто никуда бы не взял (сменила несколько фирм в разных городах, на последнем месте работаю четыре года, задачи сложные, справляюсь). Что ему известны будто бы некие шокирующие подробности моей личной жизни (интересно, что он имел в виду?), и я ведь не хочу, чтобы о них узнал весь город? Да мне пофиг, если честно.

Что я могу, конечно, отнести расписку в суд, но его сын — городской судья.

Я сказала ему, что он действительно сделал для меня очень много — избавил от остатков доверия к людям, жалости к «бедным и обездоленным» и желания им помогать. Наверное, тех денег оно стоило.

И я очень надеюсь, что это навсегда.

Больше я ему ничего не стала говорить. Потому что ещё жив во мне внутренний запрет на проявление агрессии (даже вербальной) в отношении старого больного существа. Я не знаю, что заставило его вести себя именно таким образом, — если бы он просто сказал, что не может отдать долг, и попросил ему этот долг простить, разумеется, я бы простила. Но я теперь знаю другое…

Бедные голодные пенсионеры Донбасса? Давить.

Бедные сидящие без света жители Крыма? Давить.

Нет твари на Земле опасней «бедных и несчастных». Никто так не умеет вцепляться в шею, как они. И горе тому, кто их пожалеет.

А тех, кому на самом деле плохо, не видно и не слышно. Потому что быть несчастным — это профессия сродни криминальной.

Когда-то эти люди были очень милы и любезны со мной. Заботливо так расспрашивали о делах. Хорошие такие люди. Интеллигенты.

Б#$&ский Догвилль.

Я теперь знаю, что мне нельзя здесь оставаться. И ещё мне страшно от мысли о том, какие ещё фекальные залежи могут вскрыться, когда я буду закрывать здесь свои дела.