Терапевтические сеансы ужаса

Неожиданно попала в больницу. С утра была дома, а после обеда уже лежала в палате с трубкой в животе, швом, расплывающимися в глазах предметами и людьми. В палате со мной лежали чудесные женщины: всегда звали медсестру, если у меня заканчивалась капельница, подносили мне утку. А вот медперсонал вёл себя странно.

В день мне ставили восемь капельниц. Не раз медсестёр искали всей палатой, потому что капельница заканчивалась, и к вене по трубочке медленно и верно шёл воздух. Я всё понимаю, законы физики, но это их работа, а я ни черта не понимаю в этих законах, и мне страшно.

Мне кололи антибиотики. Одна медсестра разгонялась от дверей и колола с разбега; другая практиковала принцип «уколол и резко ввёл»; третья вместо того, чтобы использовать одну иглу для двух уколов, колола два раза в разные полупопия, и я чуть не плакала от боли. Лишь одна-единственная медсестра, когда я вся сжалась и вцепилась руками в кровать, начала со мной разговаривать и поставила уколы так, что я их не почувствовала.

Я начала приходить в себя и стала ходить. Соседки выписывались, и другие женщины ложились на плановые операции. Помню, одна из женщин приходила в себя после наркоза, а вторая еле-еле вставала на второй день после своей операции. В комнату зашли две представительницы медперсонала, распахнули огромное окно на всю стену и стали его мыть. На наши мольбы и возгласы, что люди только после операции, на нас обратили невозмутимый взгляд и предложили получше укрыться. Окна мыли два часа, зато сестрички успели поговорить со своими родственниками по телефону и куда-то уйти, оставив всё нараспашку.

У одной из женщин начал болеть живот после операции, и нужен был укол обезболивающего. Я пошла за медсестрой, но мне ответили: «Конечно, у неё болит живот, а что она хотела? Её недавно привезли, пусть спит пока», — и не пошевелили и пальцем. Вот тогда-то мне и стало страшно.

Врачи и медсёстры, у вас маленькая зарплата и чёрная, нервная работа. Так зачем вы идёте учиться в медуниверситеты и училища, если у вас нет человеческого сострадания? Мы приходим к вам, сами будучи этому не рады. Нам больно и страшно, некоторые и вовсе находятся на грани жизни и смерти, поэтому ваше равнодушие, пренебрежение и попустительство страшнее учителя-недоучки, бесталанного актера или лицемерного бюрократа. Должен, просто обязан быть критерий, измеряющий человеколюбие и гуманность людей, продолжающих дело Гиппократа.

Вы не просто задолбали — я из-за вас икала от страха так, что это не сравнится с тем испугом, когда мне сказали, что у меня уже несколько часов внутреннее кровотечение, и пять-шесть человек суетились вокруг меня, выясняя мою группу крови, уточняя анамнез, раздевая меня для операции и подбодряя меня в операционной. Какое счастье, что в приёмном отделении в тот день дежурили понимающие люди!

Недаром моя сестра, студентка медвуза, говорит: «Я ужасно боюсь врачей, особенно моих одногруппников». Задолбали!