Со спокойствием бронтозавра

Собрались с семьёй на выставку любимого художника в филиале одного из главных музеев Москвы. Экспириенс напрочь отбил желание повторять такого рода вылазки в будущем.

Покупаем билеты, с ними проходим от кассы ко входу в первый зал, где их проверяют. На нас верхняя одежда, и тётенька грудью закрывает дверь с таким лицом, будто защищает Минас Тирит от назгулов:

— В верхней одежде нельзя!

Ладно, сходим в гардероб, не облезем, хотя надобность этой меры не до конца ясна. Ни в одном заграничном музее я не встречала принудительных раздевалок. Зачастую в музеях гардеробов вообще нет — и это в городах, в которых зимой температура падает ниже нуля. В Вене же, где погода аналогична московской, гардеробы везде, но сдавать туда пальто никто не заставляет. В отчаянный мороз сам захочешь избавиться от тулупа, чтобы не мешал при долгом осмотре. Но тут — какая-никакая весна уже, да и мы закалённые, в лёгком. Что же мы, микроклимат нарушим своими плащами? Так лучше бы уж бахилы выдавали — Москва, известно, город слякотный, обувь хотя бы объективно может быть грязной.

Впрочем, окей. Разделись, номерки получили. Возвращаемся ко входу. Нас четверо, один студент и три взрослых человека, и на кассе нам выдали две бумажки: тройной взрослый билет и отдельный студенческий. Папа отдаёт билеты уже знакомой тётеньке и проходит вместе с моим молодым человеком вперёд. Мы с мамой тоже двигаемся к двери, на что тётя сразу разряжается на нас:

— Девушки, вы куда это? Он только два билета дал! Ваши где?

Нет, я, конечно, допускаю, что нам в это субботнее утро выпал шанс первыми испробовать новую систему оформления билетов. Но, казалось бы, сотрудники должны быть пуще — и раньше! — нашего осведомлены о том, сколько у них человек в одну бумажку записывают. И прежде чем начинать голосом работника столовой нас отчитывать, можно хотя бы попробовать прочитать надпись на билете.

Наконец проходим внутрь. Смотрим выставку. Музей почти пустой, висит гробовая тишина, смотрительницы сидят на стульчиках, притаившись, ожидая подвоха. Мы хотим сфотографировать одну из картин. Ястребом налетает очередная тётенька: мол, нельзя даже без вспышки. Ну ладно, можно понять: на выставке сплошь работы из частных коллекций, владельцы картин могут быть против. Переходим в зал постоянной экспозиции. Снова хочется сделать снимок. Лезу за телефоном — нет, всё равно нельзя! Можно ли за деньги, тоже непонятно, потому что смотрительница настроена на скандал, а не на конструктивный диалог, а мы, известно, злейшие враги культуры и злые гоблины.

Я прекрасно понимаю, что от вспышек картины портятся. Музеи — обожаю, и когда путешествую, в каждом новом городе сразу бегу во все, куда успею, и снимаю всё, что понравится, на память, чтобы потом рассмотреть ещё раз, вспомнить имя малоизвестного понравившегося художника или просто вдохновиться. Однажды в Стокгольме смотрительница мягко поинтересовалась, не для коммерческих ли целей я снимаю — больно уж много щёлкала. Я улыбнулась, сказала: «Просто красиво у вас», — и всё, конфликт погашен. А тут — легче рогом упереться. И ведь что самое интересное, в российских музеях практически не бывает внятных каталогов, которые бы собственные снимки заменили. Видимо, всё нацелено на тренировку фотографической памяти.

После третьего эпизода хамства у нас сдали нервы, и мы сбежали из музея, как оплёванные. Потому что совок. Уважать правила храма искусства приятно и несложно. Но когда они нигде толком не прописаны, аргументируются идиосинкратическими соображениями служителей и сопровождаются таким количествам хамства, наслаждаться прекрасным совсем пропадает желание. Мне искренне жаль, что у этих тётенек, по всей видимости, мизерная зарплата и довольно скучная работа. Но их коллеги в отчественных музеях естественнонаучного направления почему-то степенно сидят и почитывают книжки. Кости динозавров успокаивающе действуют, наверное.