Борцы за добро и справедливость

Задолбал один из типов борцов за справедливость — избирательные. Они стремятся победить не тех, кто реально мешает, а тех, с кем заведомо безопасно бороться. В целом, поведение напоминает героя анекдота, который искал потерянные ключи не там, где уронил, а там, где светлее.

Первым представителем этого типа, с которым мне довелось встретиться, был один из школьных учителей. Он решил бороться за дисциплину на своих уроках. Учебное заведение у нас было отнюдь не маргинальное, лицей с достаточно строгим отбором и суровыми правилами, поэтому особо серьёзных нарушений этой самой дисциплины и не было, но, видимо, дети не могут быть слишком хорошими. Только под раздачу попадали в основном безобидные ботаники, с претензиями уровня «по глазам видно, что не уважает педагога» и «на уроке снял и протёр очки — значит, не интересуется темой» (цитаты из реальной докладной директору). Внук мэра города и племянник завуча — лучшие друзья по сей день — имели полную свободу опаздывать, списывать и играть в крестики-нолики на задней парте, Сан Саныч этого в упор не замечал.

Прошли годы. Мы с сестрой — я студентка, она свежая выпускница вуза — живём на съёмной квартире. Типовой панельный дом в спальном районе с обычной для таких зданий слышимостью. Мы, конечно, не бесплотные духи и какой-то бытовой шум, безусловно, издаём, но и до героя известной картинки «человек-сосед» нам очень далеко. Тем более, если я ещё иногда появляюсь дома днём, то сестра уходит утром и приходит вечером. Однако один из соседей решил, что во всех громких звуках подъезда виноваты именно мы. Нет, реально во всех. Если из открытого окна пятого этажа орёт музыка — за это надо отчитать нас, хотя мы на восьмом. Это наша собака (которой нет) громко и надрывно гавкает каждый день. Наши дети (которых тоже нет) орут на лестнице, причём в другом подъезде. Человек на голубом глазу утверждает, что когда у нас падает на пол ложка — это будит половину дома, полыхает праведным гневом и грозится сдать нас в тогда ещё милицию. Когда во дворе до трёх часов ночи тусуются гоповатые молодые люди, учащиеся сопредельного ПТУ (простите, колледжа!), и выясняют вечные вопросы бытия «Чё дерзкий такой?» и «Слышь, ты чё к моей бабе подкатываешь?!», дяденька резко и напрочь теряет слух, и его это ну никак не беспокоит. Понятно, что угрожать двум субтильным барышням, знающим слова «извините» и «пожалуйста», безопаснее, чем бороться с реальным источником проблем, но даже то, что задача от этого не решается, его никак не останавливает.

Наши дни, работа. Отдел состоит из восьми человек. Четверо, включая меня, отвечают за одно направление. Результат работы должен, по идее, раскидываться на всех, но одна коллега — очень медлительная тётенька, начальство считает, мол, что с неё возьмёшь, ей до пенсии два года, и ничего особо не требует, пришла на работу — уже спасибо. Ещё у одного товарища дети-погодки, старшему из которых три года. Считается, что он очень занят на семейном фронте, поэтому ему можно опаздывать на работу на два часа, отлучаться днём и сваливать пораньше вечером. Если раньше он оправдывался и что-то объяснял, то теперь по умолчанию предполагается, что он просто героический отец со свободным графиком работы, на провал по результатам смотрят сквозь пальцы… Остаёмся я — мать одного первоклассника и коллега — бездетная тридцатилетняя женщина. Обеспечить результат четверых мы не можем (физически). На каждой планёрке нам объясняют, что Людмиле Ивановне 53 года, у Серёжи — дети, поэтому мы с Катей плохо работаем, хоть и делаем стабильно по полторы нормы, итого три, но надо-то четыре! Нам делают выговоры за каждое двухминутное опоздание, дают отпуска в самое неудобное время, низводят и курощают за плохие результаты… Недавно мы обе с разницей в несколько дней написали заявления по собственному, теперь это всё перемежается просьбами типа «вернись, я всё прощу». Не хотят начинать бороться с реальной проблемой, видимо.