Персона нон грата

Я свою мать не пускаю в дом. И не пущу. Даже если она будет босая стоять у порога в мороз. Вообще не пущу. Оплачу гостиницу, но в дом она войдет только на мои поминки!

Потому что она — лютая смесь «плюшкина» и «антиплюшкина». И в отношении моих вещей с самого детства — тоже.

Школа. Получаем учебники. Через неделю не могу найти учебник чтения. Почему? Мама сожгла в печке — видите ли, он был слишком растрёпан. В школе ругают. Мама в школу не приходит идейно — её мама ни разу там не была, и она не планирует.

В печку летели мои тетрадки, в которых «было написано» — и плевать, что это была моя домашняя работа. Ручки — видите ли, они некрасивые. И не имело значения, что писать мне приходилось едва ли не пальцем — после недели отсутствия ручки учительница запретила одноклассникам делиться.

Улетели в печку мои новые туфельки, подаренные отцом — у меня же есть другие. Старые, затёртые, прошлогодние. На два размера меньше.

Весной мама перебирала зимние вещи. Что, по ее мнению, «не пригодится», отправлялось в мусор. То, что на следующий год у меня не оставалось ни варежек, ни шарфиков, ни банальной шапки, её не интересовало. «Что оно всё лето будет валяться, ты же вырастешь!» К осени, разумеется, никто не покупал новое: «Мы нищие!» Выручали, как ни странно, соседи и иногда отец, живший через три квартала.

Зато уборка в моей комнате не проходила без скандала. Я выкидываю старые огрызки карандашей, которые физически нельзя держать в руках: «Оставь, ими ещё можно писать!» Высохшие фломастеры, какие-то тряпочки, непонятно откуда взявшиеся — «Пригодятся!» Дырявые носки — «Сядь да зашей, безрукая!» — и т. д.

Бережно хранился пропылённый и пробитый молью ковер — «Бабушка подарила!» Пуховик, из которого вылез весь пух — «Мы нищие, у нас нет денег на новый!», хотя мать ходила во вполне себе нормальном полушубке, и этот пуховик не надевала, наверное, ещё с моего рождения. Коммунистические книжки, от которых никакого толку — «Надо! Я их читаю!» Читать мать, собственно, никогда не любила. Такое — тем более.

Начала жить сама. В первый свой визит мать выкинула маленькую сковородку с объяснениями: «У тебя есть большая! Зачем тебе две?» Новые паковки шампуня и средства для мытья посуды: «Место занимают!» — оставив те, в которых на донышке: «Еще осталось же!» Миску для кота: «У тебя есть же тарелки!» Новое постельное бельё, запечатанное — «Вот же твоя простынь, на кровати!» Университетский рюкзак: «Пакетов полный ящик!» И мобильный телефон: «У тебя же домашний есть!»

Зато привезла: соленья десятилетней давности: «Баночки только не выкидывай, мне привези!» Стопку местных газет за позапрошлый год: «Почитаешь, новостей-то сколько!» Старый растянутый свитер с заплатками: «Его ещё можно носить, баба Люба отдала, от сына остался!» И старый кошелёк: «Будет, куда деньги складывать!»

Второй её визит пришелся на моё отсутствие — я по недомыслию дала ей ключи. Недосчиталась учебников, уже домашнего телефона, зеркала и нескольких комплектов нижнего белья. Посреди комнаты стояли: старый неработающий телевизор, пустая алюминиевая фляга, мешок с уже плесневелыми ягодами непонятной этиологии и отцовские старые валенки.

Я пыталась не давать выкидывать мои вещи. Грудью вставала. Но мать раза в два меня крупнее и сильнее — я пошла в отца. Орать и драться она всегда умела хорошо, и, пострадав в очередной раз за кусок мыла, я просто перестала открывать ей дверь и поменяла замки.

И каждый раз боюсь, а не выломала ли она в моё отсутствие дверь с воплем: «Как там моя кровиночка, надо ей помочь порядок навести!»