Это не просто страшно, это уже невыносимо. Я, филолог, занимавшийся изучением родного языка, чувствую себя носителем прямо-таки сакрального знания. Если бы жадные и ленивые руководители брали бы на работу корректоров, я никогда не просматривала бы сайты с вакансиями. Но никому не нужны ни редакторы, ни корректоры — все сами с усами.
Пишу в одно интернет-издание: мол, поглядите, что вы публикуете. В тексте из 30 предложений — 13 грубых ошибок. Подробно расписываю, где ошибки и как их исправить. Редактор сайта мне ответил, поблагодарил, извинился… и не исправил ни запятой. Следующая статья этого сайта ещё более безграмотна. Почему?
Сегодня в рекламе я увидела «опточку зубов». Ладно, рекламодатели не знакомы с приставками, они челюсти вставляют, им в словарь некогда заглянуть. Но тот, кто рекламу выпустил, это маленькое, но гордое агентство, — они таджиков на работу берут?
Те же таджики, видимо, работают в новейшем и крутейшем федеральном вузе. На главной странице сайта университета утверждается, что абитуриенты должны иметь высокий «бал при сдачи ЕГЭ». Мне хочется плакать.
Венцом человеческой безграмотности был огромный придорожный щит, посвящённый юбилею МВД и людям, которые гибли в Чечне. Я так понимаю, что текст прошёл множество стадий, включая администрацию города. Жутко думать об этом. На щите гордо заявлялось, что несущие службу офицеры и рядовые — профессианалы своего дела. Два месяца висел!
Банкиры! Я понимаю, что аутсорсинг, колл-центры в удалённых и не очень регионах — это круто, модно и экономно. Но уважайте же вы слух тех, кому ваши сотрудники звонят с предложениями! Я понимаю, что особенности произношения слов есть практически в любом регионе, однако существуют же всё-таки некоторые нормы русского языка, которые неплохо бы соблюдать при разговоре…
Я не борец за чистоту русского языка и не испытываю никакой нелюбви к жителям замкадья, но эта фраза вашей сотрудницы нарушила тонкое душевное равновесие даже у меня:
— Шо? Нет! Такого не может быть, на ваши средствá банк начисляет деньги, а не берёт с вас!
Когда ты учишься на последнем курсе лингвистического вуза, времени на полноценную подработку не хватает — остаются репетиторские занятия по английскому языку со школьниками.
Занимаюсь с девочкой-третьеклассницей всего третий раз. В конце занятия к нам прибегает её взмыленная мамаша и кричит: «Саша, ну-ка покажи, где вы в тот раз делали, а потом тебе тройку в школе поставили?» Девочка гордо тычет пальчик в чудовищно выполненное задание с полным отсутствием грамматики, которое я вижу впервые; к слову, это за несколько разделов до того материала, что мы проходим сейчас. Мать и дочь несколько минут уверяют меня, что данная работа — моих рук дело. Внезапно ребёнка осеняет: «А-а-а, так это ж мы с Катькой делали, с сестрой! И с подружкой её. Они тут чего-то сидели, а я к ним постоянно подбегала, спрашивала». Извинений в свой адрес я так и не услышала.
Часто встречающаяся категория — бездельники-дети и их родители, которые всячески этому способствуют, но очень хотят от меня быстрых результатов для своего солнышка. «Я вот тут Марине задала текст на каникулы читать и переводить. Проследите, пожалуйста, чтобы она выполнила задание». — «Нет. У детей каникулы. В каникулы они заниматься не будут», — и потом та же мамаша будет после каникул удивляться, почему у ребёнка посыпались трояки.
Родители! Если вы допускаете, что ваше чадо с температурой и соплями ходит в школу, то это вовсе не значит, что с такими же симптомами потом хочу ходить я. И если уж вам так нужно, чтобы ребёнок отзанимался английским именно сегодня, предупредите, чтобы он хотя бы из-за рабочего стола вставал, когда наполняет носовой платок.
Кстати, кто вам сказал, что если в вашем доме никто не носит тапки, я тоже должна ходить по сомнительной чистоты полам босиком? Как минимум — негигиенично, а вообще — некультурно.
А самый большой родительский кайф — сообщать об отмене занятия, когда я в двадцать пять градусов мороза проехала через полгорода и уже на подходе к их дому.
Да, я выгляжу младше своего возраста. Но это совсем не подразумевает того, что ученику вполне позволительно мне «тыкать».
В конце концов, я хочу донести до ваших ленивых деток хоть какие-то знания. Я — преподаватель, пусть даже и начинающий, а не просто девочка, предназначением которой, на ваш взгляд, является изготовление из детишек полиглотов в два-три занятия.
Я работаю лаборантом на кафедре в заочном институте, учусь там же. На сессию меня не отпускают («Ты же всё равно рядом с рабочим местом!»), так что подписанный учебный отпуск не влияет на объём выполняемых работ, и я хожу на лекции в выходные и «когда работы нет», по словам декана. Следующая сессия начинается 29 апреля и заканчивается 24 мая. 25 мая начинаются госы, на которых я буду секретарём.
За два месяца моя зарплата составит около 10 тысяч. За сессию я плачу 10 500. Вопрос: я должна институту 500 рублей за возможность два месяца трудиться не поднимая головы? При этом у них «очередь на это место». Как-то неприлично занимать чужое место, я считаю — у какой-то девочки совсем нет работы, а тут я, возмущающаяся и не ценящая такой прекрасной возможности! Надо заметить, когда я устраивалась на эту работу, всё было проще и легче: был второй лаборант, лекции посещались в достаточном объёме…
В общем, от перестановки слов в предложении порой кардинально меняется смысл. Я смогла наконец сформулировать главный закон работы в институте:
«Наш сотрудник — наш студент» — это желание руководства института иметь квалифицированных сотрудников.
«Наш студент — наш сотрудник» — это желание руководства института иметь дешёвую рабочую силу.
Большая перемена. Голодные школьники питаются в столовой. Сидя за столиком с одноклассниками, я уплетаю булочку и запиваю чаем. Звенит звонок, и мы бежим на пару — бежать приходится потому, что опаздывать на уроки этого педагога нельзя. Даже если ученик заходит в кабинет со звонком, выговор неизбежен. На подходе к кабинету дорогу нам преграждает она.
— Почему опоздали? — Так мы ведь со звонком пришли… — Почему опоздали?! — В столовой обедали, услышали звонок и побежали на урок. — Пишите объяснительные на имя директора.
Хоть она объяснительные и принимает, но директору их не отдаёт. Даже директор считает эту учительницу странной: из любой мухи она не то что слона, кита сделает! Но делать нечего: возвращаемся в столовую, садимся писать. Подходит сама директор, интересуется, отчего мы не на уроке. Рассказываем, отдаём объяснительные, плетёмся на урок.
— Где объяснительные? — А мы отдали их лично директору.
Видели бы вы, как быстро пропала ухмылка с лица педагога!
Вырасту — буду доктором, а пока усиленно готовлюсь к экзаменам и зачётам в медакадемии. Знаете, как звучит половина вопросов в билете? «Страшная Болезнь. Клиника, диагностика, лечение». А знаете, что обычно выдаёт поисковик? Именно: «Приходите в нашу клинику, мы лечим Страшную Болезнь». Задолбало!
Участвуя в различных конференциях и семинарах, я сперва удивлялся необходимости подгонки спланированной и продуманной статьи под внезапно уменьшившиеся в полтора-два раза размеры. Позже «резка» статьи под вдвое меньший формат субъективно стала напоминать хирургическую операцию по уменьшению объёма и роста: из двух почек и лёгких оставляем по одному органу, режем кишки, укорачиваем кости, а потом удивляемся, почему же так непонятно и хреново выглядит.
С другой стороны, понять организаторов всяких конференций можно — им этот материал читать, да ещё и понимать надо. Но — удивительно! — потом им приходится растолковывать, при чём здесь ссылка на Галуа, тут — цитата из «Сочинений» Гоббса, и почему картинок с графиками мало. Понимать-то их я, безусловно, понимаю. Но — задолбали!
Учусь на филолога. Взял в библиотеке «Преступление и наказание» Достоевского. Чистые страницы свежеотпечатанной книги за месяц я исчертил карандашом. А что вы хотите — филологический анализ текста делается в прямом смысле между строк. Выделяются все ключевые слова, прослеживаются ассоциативные ряды, строятся образные и мотивные системы, выделяются сравнения, противопоставления… Всё это обозначается прямо в тексте и на полях десятками линий, знаков и стрелочек. Конечно, всю книгу я так не разукрасил, но над парой ключевых эпизодов поколдовал.
Когда пришло время сдавать книгу в библиотеку, стирать отметки я не стал. Библиотекарь книги принимает халатно — не спалила. А сейчас меня мучает философский вопрос: что скажет тот, кто возьмёт книгу следующим: «Спасибо за готовый схематический анализ текста на структурном, грамматическом, морфологическом, лексическом и семантическом уровнях» или «Задолбали, свиньи!»?
Попросили меня провести опрос (анкетирование выдачи личных данных не требует) среди студентов на тему внешности и красоты. Ладно, вроде бы люди понимающие у нас в универе… Я ошибался.
Первый (по существу и популярности) ответ на просьбу заполнить анкету был таков: «Не, я не буду на это отвечать! Это личное! Давай лучше я тебе сама всё расскажу?!» — и девушка расплывается в чеширской улыбке. Мне-то какая разница, что ты там напишешь? Не я это буду обрабатывать, читать, компоновать и оформлять. Да и ты мне не особо-то интересна, увы.
Второе место: «И что мне писать?» А подумать трудно? Вопрос — ответ. По этой схеме ЕГЭ построен. Сдавали же?
Третье место: «Ой, а чё, это не тест? А можно это тестом сделать? А то я иначе отвечать не буду!» Пожалуйста, не отвечай — дело добровольное. Но зачем брать бланк? Зачем держать его добрую неделю? Зачем обнадёживать? Да и претензии по формату и наполнению предъявлять мне не надо — не я составитель, ведь предупреждал.
И четвёртое: «Я не буду отвечать на это, так как…» — и пошёл словесный поток. Аналогичные опросы проводили до нас и будут проводить после, и смысла для исследователей они не утратят.
Больше спасибо тем единицам, которые не побоялись ответить на анкету в силу своих возможностей. Остальные просто чего-то испугались.
