Никогда меня ничего не задалбывало, но тут я готов был убить девочку-нотариуса.
У меня папа болел: в 50 лет нашли очень агрессивные опухоли в голове, четыре раза удаляли. За год такой вот войны нервов уже никаких не осталось. Вскоре после начала нового курса терапии положение ухудшилось — врачи сказали, осталась пара дней.
Вопрос с оформлением на меня дома, где мы живём с мамой, сестрой и бабушкой, мы поднимали не раз — это была идея отца. Но всё никак руки не доходили, потому что это значило принять поражение.
Так вот, я в панике оформляю документы, и дело доходит до нотариуса. Привожу её в больницу, завожу в палату, где главврач с медсёстрами папу будит. Он просыпается минут через пять. Нотариус спрашивает имя-фамилию, папа кое-как отвечает: опухоль уже в речевом центре. Долго и упорно девочка зачитывает доверенность. В конце концов папа её перебивает: дескать, я всё знаю.
Отец легко ставит подпись (мышечная память сохранилась, он подписывал много документов на работе, куда ещё в декабре хотел вернуться). Но вот написать имя-фамилию сил нет. Вы не можете представить, как это выглядит, когда любимый человек, который всегда был образцом силы, ума и доброты, не может написать два слова. Он устаёт, начинает говорить невнятно — а нотариус всё требует! Медсестричка умоляет: «Напиши просто имя», — а нотариус непреклонна: «Не годится, пусть пишет всё!» Я чуть на месте её не убил там. Кое-как отец документ подписал, нотариус осталась довольна. Я понимаю, работа работой, надо всё делать на совесть и честно, но ведь мозгом-то иногда надо думать. Она что, денег там на месте пыталась себе выбить?
А папа мой после тех двух дней пришёл в себя на какое-то время, но расстаться с ним в марте всё же пришлось. Пусть ему будет хорошо, где бы он сейчас ни был. Когда-нибудь мы ещё встретимся.
Когда я был молодым хирургом, делал на пятиминутке доклад начмеду о проведённых за дежурство операциях.
— Больной N. оперирован по поводу перфоративной язвы двенадцатипёрстной кишки. Выполнено ****, находится ****, состояние ****. — А вы кровь больному переливали? — Нет, не было показаний. — Ну как же, ведь прободная язва… [Заведующий хирургическим отделением], разберитесь, пожалуйста. У нас здесь не деревня какая-нибудь — есть стандарты.
После пятиминутки подхожу к шефу, спрашиваю, что за фигня. Он усмехается:
— Ей просто никто из хирургов не объяснил, что при прободной язве кровотечения не бывает. А объяснишь — она тебя в первые враги зачислит. Вот так и живёт, не зная правды…
Вот читаешь про некоторых клиентов и диву даёшься: этот название лекарства в аптеке перепутал (скотина, конечно, как ещё?), этот пишет с ошибками (ужас нечеловеческий, на кол его!), этот умничать пытается (сразу на костёр, без разговоров). А я вот работаю зубным техником.
В нашу лабораторию периодически заходят пожилые люди с просьбой починить их треснувший протез.
— Доченька, у меня тут протез треснул, починишь? — Да, конечно, показывайте.
Пациент лезет грязными руками в рот и достаёт оттуда свой заношенный до безобразия протез в липкой слюне и пережёванной пище.
— Держи, доченька, вот тут трещинка…
И я иду чистить протез под струёй горячего пара, оттирая «пемолюксом». Вонь стоит такая, что приходится окна открывать.
Мне пофигу, как вы общаетесь со своими близкими с таким ароматом изо рта. Допускаю, что кусочки пищи вы не смываете с протезов: «Вдруг война, а мне и есть нечего, так хоть протез обсосу». Но, ёлки-палки, раз уж вы идёте к стоматологу, сделайте милость — почистите зубы!
Меня часто спрашивают: как я, врач, могу быть таким циником и мизантропом? Дайте объясню. Если перед человеком поставить врача и шамана с бусами и костью в носу, как вы думаете, к чьему совету прислушается среднестатистический гражданин?
Я понимаю, что современная российская медицина выглядит неприглядно, но даже самый бестолковый выпускник медвуза хотя бы примерно представляет, как устроено человеческое тело, и хотя бы в общих чертах знает, чего точно делать с ним не надо. О представителях народной медицины такого я сказать не могу хотя бы потому, что их клиентов мне приходится выхаживать регулярно, что не мешает им снова и снова пытаться лечить язву желудка редькой, а геморрой — свежим огурцом перанально.
Если страдающему ожирением врач пропишет диету и долгие, упорные физические упражнения, а очередной продавец панацеи предложит волшебные таблеточки по цене нового автомобиля, угадайте, кто сорвёт нехилый куш, а кому придётся делать этому борову промывание желудка?
Гомеопатия? Да вперёд, родные! Если вам лень разобратся в том, что же эта бурда из себя представляет, то жрите мел и сахарную воду — они хоть относительно безвредны. Но, ради бога, в которого я вообще-то не верю, не надо лечить этим детей. Они не должны страдать из-за родителей-идиотов.
Кстати, насчёт бога: мне регулярно с плохо скрываемым злорадством сообщают, что такой-то, которому в больнице сказали, что жить ему осталось два понедельника, съездил к чудодейственным иконам и жив-здоров. Типа, съел, айболит? Только вот счастливчиков этих я не наблюдал, не диагностировал и в глаза вообще не видел, а вот те из моих «клиентов», кто решил обратить свой взор от моего невыспавшегося лика к лику Господа, все как один вернулись: кто громко, с сиреной и мигалками, ко мне, а кто, увы, тихо — к паталогоанатому.
Так что верить-то верьте, только, прошу, детей оставьте — им ещё жить.
По повестке вызвали в военкомат на медосмотр — банальная процедура. Семь кабинетов, семь врачей. Дело на руки не дают — были случая утери и порчи. В общем-то понятно, но вместо простой системы компьютерного документооборота были наняты семь бабушек, чтобы переносить дело от врача к врачу. На полный оклад, на полный рабочий день. Больше они не делают ничего. На что идут государственные деньги?
— Не помню, как называются, такие таблетки от головы на букву «П». — Пенталгин? — Нет. — Возможно, пирацетам, парацетамол? Что именно с головой: боль или нарушение кровообращения? — Да я не знаю, но таблетки на букву «П». — Давайте я вам перечислю таблетки от головной боли, а вы скажете, которые вам нужны. Цитрамон? — Точно, точно: цитрамон!
Я — выпускник одного из белорусских медвузов. После года работы возник резонный вопрос: а стоило ли учиться шесть лет, если зарплата на нынешний день составляет 120 долларов?
Меня задолбало распределение. Что бы ни говорили, что оно поможет выпускникам встать на ноги и получить опыт, это полная брехня. На деле тебя отправляют в дальние края работать за копейки, при этом почти вся зарплата уходит на оплату съёмной квартиры, несмотря на заверения руководства страны, что всем выпускникам, ушедшим по распределению, предоставляется жильё. Крепостное право. В XXI веке. В центре Европы…
А ведь избежать распределения не получится. Учился на бюджете? Либо отрабатывай два года (а то и дольше) на госпредприятии по распределению за копейки, либо выплачивай стоимость обучения за шесть лет плюс все стипендии, которые государство тебе соизволило выплатить. Единовременно.
Они хотят, чтобы учителя нормально учили, а врачи — лечили? Я буду нормально лечить. Пока. Но закончится распределение — кину дурное дело и пойду работать на стройку, ей-богу: там платят больше.
С лучшей подругой мы знакомы практически с пелёнок, и в общении у нас никогда не возникало проблем — даже несмотря на то, что «благодаря» чудесам отечественного акушерства на свет она появилась неслышащей.
Как-то раз едем мы в маршрутке по городу и тихо между собой беседуем. Тише уже некуда. Разумеется, на жестовом языке, который я с детства знаю довольно сносно. На одной из остановок заходят двое молодых представителей пролетариата (сэмки, пивчанское, «абибас»), садятся на два свободных места сзади нас, наблюдают и через несколько секунд принимаются нас обсуждать:
— Е&@нуться, б$я… Такие вроде тёлочки п%&датые — и глухие, ёпта! Жалко ваще, б$я…
Разумеется, я делаю вид, что ничего не слышу.
Надо сказать, что у неслышащих людей мимика при общении довольно специфичная. Как раз в тот момент, когда мы с подругой делились эмоциями от очередной прочтённой манги, один из пролетариев позади нас выдал шедевральную фразу, чуть ли не тыча в нашу сторону пальцем:
— Е$@ть они ржачные, я с них х%ею!
Да ладно? А ведь ещё минуту назад тебе нас было жалко.
Только железная выдержка не позволила мне сменить выражение лица и показать, что что-то не так. Хотелось, конечно, развернуться и выпалить (недо)человеку в лицо нечто вроде: «Чтобы твои дети такими же „ржачными“ были, скотина!», но помог случай — телефонный звонок от общей знакомой. Снимаю трубку, чуть отворачиваюсь от подруги, чтобы та ничего не прочла по губам:
— Алло… Да?.. А мы сейчас в маршрутке, в центр едем с [подругой]. Тут, кстати, два благородных кавалера рядом с нами едут. Очень приятный комплимент нам сделали… Какой? Ну, сказали, что мы п%&дец какие ржачные тёлочки… Что? Грубо? А что поделать — наверное, у современных мужчин именно так принято выражать эмоции… Да-да, они сейчас как раз с нас х%еют, не хотим им мешать. Ну ладно, нам выходить уже пора, я тебя попозже наберу.
Кладу трубку, «говорю» подруге: «Нам пора на выход», на остановке за руку вывожу из маршрутки. Лица тех питекантропов надо было видеть. Сказать, что они ох%ели, было бы слишком мягко.
bash.im
ithappens.ru
zadolba.li