Когда мне было пятнадцать, моя мама родила второго ребёнка. Не без влияния программы Путина, кстати. Вот так вот получилось. Как примерная дочь, я старалась ей помогать с ребёнком во всём. С тех пор прошло более пяти лет. Ребёнок, привыкший к двум мамам, спокойно называет «мамой» и меня. Живём мы в маленьком городе, и наслушалась от бабушек-дедушек я достаточно.
В очереди в супермаркете держу ребёнка за руку. Полная коляска детского питания, соков и прочего. Проталкивается бабулька, окидывает меня взглядом:
— Пропусти, шалава, героя труда! Понарожают шлюхи в пятнадцать лет, потом хорошим честным людям пройти негде!
* * *
Автобус. Ребёнок хнычет. Понимаю, что ехать устал. Проблема в том, что я не могу дать ему грудь: у меня нет той волшебной связи с любимым чадом, которая есть у матери и ребёнка. Отвсюду сыплются комментарии:
— Матери-малолетки безрукие, понарожают по пьяни, а потом не знают, что с дитём делать! — Вас таких надо на чистку сдавать. Родила, а теперь ребёнок брошенный. Вот в наше время…
* * *
Честное слово, я очень люблю своего братика. Но слухи о том, что «Вон та вон знаешь что…», которые ходят обо мне в городе, уже порядком задолбали.
Недавно были в одной азиатской стране. Население нищее, повсюду ручной труд — в общем, условия жизни те ещё. Так вот, в этой забытой цивилизацией стране мне встретились самые воспитанные дети, которых я только видела.
Если ребенок плачет, значит, ему больно, он голоден или ему страшно, потому что родителей нет в пределах досягаемости. Всё. Никаких истерик, размазывания соплей, конвульсий, если ему не купили мороженое/куклу/машинку. Никаких тыканий купленным мороженым в соседей, никакого хватания руками всего желаемого (а продается прямо на улицах многое — даже в магазин заходить не надо). Это относится даже к совсем маленьким, двух-трёхлетним малышам.
Просто никто не относится к своим детям, как к маленьким невинным ангелочкам. В обществе на них действуют такие же нормы и запреты, как и на взрослых. Дети не становятся от такого обращения шёлковыми — они становятся нормальными. Они могут беситься, пока их не видят родители, но это не норма поведения.
Теперь, когда в метро опять ноет какой-нибудь жирный восьмилетний переросток, сопровождаемый не менее жирной мамашей, что он устал, ему тяжело и ножки болят, я вспоминаю его ровесницу, простоявшую часов так пять в душном, переполненном людьми автобусе без единого писка. И вы меня не убедите, что дети маленькие и ничего не понимают. Воспитывать надо, а не умиляться бесконечно.
Удивляют некоторые люди. Смотришь на такого — вроде умный, образованный человек, не обделённый ни чувством юмора, ни прочими достоинствами. Но достаточно сказать волшебные слова: «Это же дети!», как он тут же превращается в слюнявого идиота.
Вот обсуждает такой персонаж разные виды лохотрона, смеётся над неудачниками, ведущимися на примитивные приёмы, негодует по поводу разводил и мошенников. А потом получает спам из серии «маленькой Варе нужна ваша помощь» — и всё. Куда подевался скепсис? С выпученными глазами персонаж рассылает письма всем знакомым и малознакомым, занимает деньги и готов уже нести их в банк. Показываешь ему в Гугле это самое письмо, которое уже года три как ходит по интернету с одними и теми же просьбами собрать 100 000 долларов, — всё, теперь ты враг № 1, у тебя нет никакого сострадания. Это же дети!
Другой смотрит новости: упал самолёт — погибло триста пассажиров, наводнение унесло жизни ста человек, в аварии разбилось пять автомобилей, четыре погибших и один в реанимации. Нормально. Кушаем булочку, запиваем чаем. Очередная новость: на проспекте таком-то сбит перебегавший дорогу ребёнок. Всё! Водители — убийцы, скорость надо ограничить до 30 км/ч, и вообще запретить водить, ведь дети гибнут! Может быть, стоило объяснить детям, что перебегать дорогу плохо? Нет, ты бездушная скотина, для тебя железная коробка на колесах важнее ребёнка. Это же дети!
Третий возмущён чудовищным происшествием: на вечеринке старшеклассников один мальчик, страшно сказать, потрогал за грудь девочку, и это кто-то сфотографировал! Конечно, девочка была одета, но ведь это же дети! Попытки обратиться к здравому смыслу (да хотя бы просто вспомнить, в каком возрасте сам первый раз дотронулся до девушки) напрочь игнорируются. Если это так ужасно, зачем же ты потратил полдня на поиски той самой фотографии? Посмотреть, как именно мальчик потрогал девочку, чтобы побольше ужаснуться?
Про бесчисленные «пусть бегают по торговому центру, тыкая в людей тающим мороженым», «пусть стоят грязными ботинками на сидении в транспорте», «пусть орут истошным голосом посреди улицы» уже и вспоминать не хочется. Пусть, пусть, пусть — это же дети! Мать их с папою…
Общество вокруг уверено в том, что я тварь, мразь и сволочь, о чём мне в пылу спора нередко напоминают даже моя мать и друзья. Отчего же? От правды жизни, увы. В первую очередь эта правда жизни касается абортов и детского вопроса.
Не могу я проникнуться состраданием к дурочке, родившей в 17 лет ребёнка, а теперь бегающей с воплями, что ей нечего жрать, все мужики козлы, учиться она не может, и вся жизнь кончена. Зачем рожала? Особенно в ситуации, когда на первом месяце беременности после появления «отметки бурундука» твой благоверный сбежал вприпрыжку, но мама и прочие благодетели убедили в том, что материнство — это счастье, и нужно обязательно рожать. В итоге трёхлетнее дитё знает лишь с десяток примитивных слов, еле-еле ходит и глобально отстаёт в развитии, не говоря уж о подорванной истеричными воплями мамаши нервной системе.
Материнство будет счастьем лишь тогда, когда рядом муж, есть свой угол (пусть и съёмный) и некоторая сумма денег для нормального существования. Во всех остальных случаях эти «героические поступки» во глазах моих выглядят инфантильным идиотизмом.
Зачем ты рожала, самка гоблина, если заведомо знала ещё на первом месяце, что у ребёнка отца нет, денег у тебя тоже негусто, ребёнок тебе не нужен и станет лишь обузой, жить вам в голоде и холоде или (в лучшем случае) у родителей в бесконечных упрёках и скандалах? Но ты родила, а теперь давишь всем на жалость. Страдает в итоге ребёнок, виновный во всех грехах и в том, что не даёт жить, спать, гулять.
Не надо всех этих соплей про «аборт — это убийство» с демонстрацией умильных фоточек радостных малышей и окровавленных зародышей с пафосным позёрством: «Вот что могло быть и что стало!» Убить можно то, что может в данный момент жить, а в первые два-три месяца у вас внутри лишь биомасса. Да, я сама была такой биомассой. Да, я отдаю себе отчёт, что и моя мать могла меня «убить» в то время. Поверьте, если бы мне грозило полунищее существование в качестве нежеланной и быстро надоевшей игрушки, самое ласковое обращение к которой — «Чё ты, б#я, опять воешь?!», лучше бы меня на свете не было.
Увы, беременяшки-овуляшки, сидящие в тёплой квартире на полном мужнином содержании и обеспечении, не способны здраво оценивать реалии современной суровой жизни, которая ограничена для них детским горшком и пропахшей памперсами квартирой. С их точки зрения рожать должны все и всегда. Я по роду деятельности насмотрелась на сотни детей из неблагополучных семей, и всё увиденное там не идёт ни в какое сравнение с вашей голимой агитацией из «контакта» с фотографиями жертв абортов.
Глядя на пятилетнюю девочку, спящую в картонной коробке; пытаясь вытянуть хотя бы слово из шестилетнего мальчика, жившего два года в сарае; видя шестерых детей с разницей в пределах года, спящих, как котята, на ворохе тряпья в углу грязной комнаты; наблюдая годовалого ребёнка в синяках, мешавшего своим плачем 17-летней дуре жрать «ягу», я задаю себе вопрос: кто убедил их рожать, какое материнское счастье им пророчили и как крепко спит теперь тот «знающий» человек?
Спускаюсь с собакой в лифте. Что поделать — пешком с 14 этажа по лестнице неудобно. Открываются двери, но выйти мы не можем, потому что снаружи уже ломится курица со своим выводком. Самый младшенький цыплёнок, дай бог, годовалый, стоит к дверям вплотную и немедленно начинает движение вперёд. Мамаша прямо за его спиной, приобнимая за плечи близнецов младшешкольного возраста, смотрит на меня с ненавистью и праведным гневом.
— Уберите собаку! — требует она у меня, а я стою, забаррикадированная этой компанией, и крепко держу пса за ошейник: дружелюбный питомец очень уж хочет познакомиться с цыплёнком, а тот уверенно наступает.
— Так мне бы для начала выйти, — вежливо прошу я. У неё за спиной — просторный подъезд, у меня же — только стенка лифта.
Мамаша начинает закипать, как чайник со свистком, вцепляется в двери и целых пять минут ругается на нас, собачников, этих гадких клятвопреступников, которые ездят тут на лифтах со своими грязными собаками, гадят в лифте и на лестнице, обижают её детей. И лишь после этой тирады мамаша замечает, что я изо всех сил загораживаю своего дружелюбного балбеса от её чада и по-прежнему не могу протиснуться наружу. Чадо наконец отодвигают властной материнской рукой, путь мне и моей собаке освобождают, и уже из уезжающей кабины слышно ворчание наседки. Извиниться? Ещё чего.
За что я это всё выслушала? Просто за то, что оказалась в лифте прямо у неё на пути. А ведь элементарно: если лифт едет вниз, и вызвал его не ты, наверняка внутри кто-то есть. Нечего вплотную вставать и дитё перед собой выставлять живым щитом.
К слову, собака у меня небольшая — годовалый спаниель. Ходит всегда на поводке. В подъезде и уж тем более в лифте гадить никто ему не разрешает — сами потом пользуемся. Пёс дружелюбный, не лает, не кусает, разве что хвостом машет. Наседка должна ещё спасибо сказать, что ей попалась я со своим мелким спаниелем, а не сосед снизу — суровый дядька со старым мрачным волкодавом.
Я всегда хотела детей. Думаю, что из меня выйдет отличная мама. Но сейчас я, как никогда, понимаю чайлдфри и на собственном опыте знаю, что их наезды на «детных» редко связаны с плохим характером и общей неустроенностью. Меня задолбали, задолбали до слёз, и я собираюсь мстить за себя и за чайлдфри.
Вы думаете, что если мне тридцать лет, у меня полный порядок с образованием, карьерой и внешностью и нет детей, то я чайдлфри? Вы ошибаетесь.
Вы думаете, что я должна, видя вас первый раз в жизни, рассказать, по каким причинам у меня к тридцати годам нет детей? Вы тоже ошибаетесь.
Вы думаете, что я хочу обсуждать с практически незнакомым человеком генетику, ЭКО и новейшие медицинские достижения? Вы снова ошиблись.
Вы думаете, что я со спокойным лицом расскажу вам, что у меня не может быть детей, по этому поводу я уже давно чувствую себя неполноценной, а усыновление станет реальностью только через полтора года, когда у меня появится собственное жильё? Вы ошиблись трагически.
Я расскажу, конечно. Не в моих правилах противостоять такому натиску: я ведь женщина, в конце концов. Но спокойного лица не ждите. Сначала я разрыдаюсь прямо за столом, где сидит ещё пятнадцать человек. Потом буду полтора часа всхлипывать на кухне, а вы и ещё пятнадцать человек будете предлагать мне воды, валерьянки и корвалола. Потом вы вызовете мне «скорую».
Вы ведь прекрасно понимали, что своими вопросами можете испортить мне вечер? Тогда не удивляйтесь, что ответами я испорчу его вам. Мне действительно больно, действительно обидно и действительно очень плохо. Должна ли я пытаться «держать лицо» и соблюдать правила приличия там, где их не соблюдаете вы?
Хорошо подумайте, прежде чем задавать личные вопросы незнакомым людям. Ответьте сами себе: чего вы хотите, спрашивая об этом? Получить подтверждение, что я неудачница и пустоцвет, а вы — счастливая мать-героиня? Без проблем: подтверждение вы получите. Но удовольствия от этого не ждите, уж тут я позабочусь.
Меня здорово задолбала педофилия и всё, что с ней связано.
Задолбали педофилы, истекающие слюной и теряющие разум при виде ребенка. В жизни не читал ничего отвратительнее, чем их электронные письма к своему объекту страсти (некие активисты их ловят на живца, письма цитируют; кто хочет, легко найдёт). Есть ещё и продвинутый их вариант: те, кто пытается убедить, что это нормально. Рассказывают о «праве любить». Вероятно, до совершеннолетия, затем любить следующую малолетку? Иначе можно было бы и подождать.
С другой стороны, задолбали охотники (а вдвойне — охотницы) на педофилов со своими истериками и презумпцией виновности взрослого мужчины, замеченного в двух метрах от девушки на месяц младше шестнадцати. Если тебя, не дай бог, заподозрят в чём-то таком, сначала убьют, а потом, если время останется, разберутся.
С третьей стороны, есть ещё некие борцы с педоистерией. Это очень и очень мутная публика, которая на первый взгляд взывает к разуму, но стоит копнуть чуть глубже, и выяснится, что главный метод решения проблем, который они предлагают, — снижение возраста согласия. Ещё их все время заносит то в политику, то в эзотерику.
Так и живём. Охотники с факелами ищут, кого убить за одно лишь подозрение; борцы с педоистерией вкрадчиво убеждают, что если считать двенадцатилетних взрослыми, проблема педофилии тут же перестанет существовать. А детей тем временем трахают.
Детей портят взрослые? Не будем оправдывать школу? Поговорили и так и оставили? Посетовали и разошлись? Ну ничего себе!
Я заканчивала филфак, и на четвёртом-пятом курсе у нас была педпрактика. Я ухитрилась взять себе полную нагрузку и за эти два захода вела английский у детей со второго по одиннадцатый класс.
Меня тошнит от учительской фразы «заставить детей учиться». Учитель, на минуточку, не только преподаёт детям предмет и ставит оценки, он их ещё и воспитывает. Не «ставит на место», не «строит», не «следит за дисциплиной», а именно воспитывает. Да, многие отнекиваются: мол, искать подход к каждому ученику, чтоб лично его мотивировать, никаких нервов не хватит. Да неужели? А зачем же вы пошли работать в школу? Диктовать диктанты, ставить тройки и орать на детей? Да ни один ребёнок не мотивируется оценкой. Он мотивируется страхом (папаня прибьёт за двойку), эгоизмом (закончу на отлично — получу айфон), самомнением (я должен быть лучшим, мне тройки не нужны). И только единицы объективно понимают, что реальные знания — реальная сила.
С первого класса детям нужно прививать осознание того, что из скучного сидения на уроках тоже можно извлечь практическую выгоду — да-да, информационную. И не надо перекладывать ответственность на другого учителя — типа, я физику преподаю, мне не до воспитания, пусть историк их воспитывает. А историк, в свою очередь, надеется на учителя литературы.
У меня был девятый класс, состоящий из разгильдяев, «звёзд», крутых, равнодушных и «а я вообще не здесь». На первом уроке я сказала ученикам: «Я понимаю, что особо учиться вам сейчас неохота — у вас возраст не тот. С другой стороны, раз уж среднее образование у нас обязательно, то давайте заниматься, чтоб не было зря просиженного времени. Бесполезной информации не бывает, так что получайте её, пока кто-то готов вам её предоставлять. У всех разный склад ума, но все мы живём в одном мире. Предлагаю договор: я веду уроки так, чтоб было интересно и вам, и мне, а вы даёте мне понять, что вы взрослые, адекватные, психически здоровые люди, отвечающие сами за себя и способные уважать того, кто приносит вам пользу».
Да, на контрасте с их «родной» учительницей, в свои 192 года не знающей, как правильно прочесть слово Microsoft, дети были мне рады. Я обращалась к ученикам на «вы», даже к пятиклассникам — это дисциплинирует. Я старалась устные упражнения из учебника разбавлять «живыми» диалогами — сидела вечерами дома и писала их на карточках. Да, обсуждения гаджетов с испльзованием тематической лексики и грамматики. Да, вопросы не из учебника. Да, не поучительный тон, а объяснения как товарищ товарищу. Я беседовала с детьми так, словно они были моего возраста, моего уровня знаний, и не занудничала. По итогам министерской контрольной, на которой я никому не помогала, не подсказывала, оказалось, что за три недели моей работы дети реально начали понимать предмет. Я получила восемь просьб о репетиторстве, личную благодарность от завуча школы за воспитательную работу, приглашение остаться работать в этой школе и — что самое главное — слёзы мальчиков-выпускников, когда я сказала, что практика окончена, и я ухожу. Ученики вытирали трогательные сопли и просили меня остаться. На прощание завалили меня цветами.
С мобильными, плеерами и айпадами у меня прошло только первых два занятия. Все остальное время мы учились. Получали оценки. Получали знания. Работали над предметом. Так что не надо всё валить на «предыдущих учителей», на родителей, на абстрактное понятие «школа». При желании воспитать класс можно и за две недели, если включить мозг и человеколюбие.
Прочитала крик души школьницы, которую задолбали своим поведением одноклассники. Хочется поделиться видением ситуации с другой стороны. Я студентка, прохожу практику в школе, преподаю историю и обществознание. Волею судеб была определена в одну из самых неблагополучных школ города, на которую все уже давно махнули рукой.
Первый урок. Предупредила сразу: вы не создаёте проблем мне, и я не создаю их вам. Покивали: вроде понятно. Открываю журнал.
— Петрова, к доске.
Три минуты переминается с ноги на ногу, выдавливает из себя четыре слова. Сажаю. С остальными так же. После урока спрашиваю учителя истории: в чём дело, почему никто ничего не учит?
— Дети все трудные, лучше спрашивай с места.
Прямо все? Хорошо. Следующий урок: задаю короткие вопросы, спрашиваю с места. Все читают по тетради. После урока опять к учителю: да в чём дело-то?
— Они не могут по-другому…
Что значит не могут? Это не группа ЗПР — я ни за что не поверю, что в девятом классе ребёнок не может прочитать два-три абзаца в учебнике и их пересказать!
Третий урок. Пытаюсь создать элементарную мотивацию, спрашиваю:
— Вам что, не нужны хорошие оценки? — Нет, не нужны. — Я могу ставить два за неподготовку? — Ставьте…
Даю проверочную работу. Списывают — мягко сказано. Ну ладно, думаю, посмотрим. что получится. Проверяю: из 19 работ три двойки и две пятёрки, остальные — трояки и четвёрки. Объявляю оценки. Никто не против. Ставлю всё в журнал. Ноль эмоций.
Последний урок. Пишу на доске тему. Подходит мальчик, который никогда ничего не пишет на уроках:
— Не спрашивайте меня. Меня не было, и я ничего не знаю. — Не ври. Я помню, ты был на истории.
Искреннее удивление:
— Не было меня, я был на обществознании! Мы там ещё что-то про Рузвельта проходили! — Это была история, Вася, — вздыхаю я.
И знаете что? Никто не портит детей так, как взрослые. Этот Вася на каждом уроке сидит с коммуникатором, который ему купила мама. У каждого есть плеер и хороший телефон, тоже купленные родителями. Конечно, это интереснее Италии в 30-е годы.
Я не буду оправдывать школу. Если учитель не может в пятом классе поставить ребёнка на место и заставить учиться, то практикант в девятых классах за один месяц ничего не исправит. Возрастная разница между мной и этими детьми — шесть лет. Разница в ценностях и принципах огромна. В свои шестнадцать я писала по истории конспекты на четыре листа и боролась за то, чтобы получить хоть какие-то знания. Про то, что все рефераты писались мной в библиотеках, я вообще молчу. Дети уже не те? Да. Но в большей мере «не те» взрослые.
bash.im
ithappens.ru
zadolba.li