Пенсионеры

Сетевой гипермаркет. Стол для упаковки товаров в пакеты совсем небольшой. С одного края суетится уже женщина, с другого края стоит мужчина лет 55–60 и внимательно изучает чек, обложив своими собранными авоськами оставшуюся половину стола. Подхожу с его стороны с полной корзиной, намереваясь переложить всё в пакеты.

— Мужчина, разрешите, я выгружусь?

Молча отодвигается авоська, освобождая местечко ровно на половину корзины. Ставлю её туда, жду. Мужчина продолжает изучать чек. А народу вокруг прибавляется — не тихий час.

— Мужчина, вы ещё долго будете?
— А чё?
— Ну… Места мало, народ собирается.
— И чё? Мне какое дело? Пусть собирается. Мне надо. Я стою, чек проверяю — может, меня обсчитали на 120 рублей?
— Проверить можно и в другом месте. Стол освободите, пожалуйста.
— Чего? Чё ты мне будешь указывать, что делать? Я сам знаю, что мне делать! Я жизнь пожил, а ты только начинаешь! (Мне, к слову, 26, ребёнку почти два года.)

Было ещё продолжение гневной тирады, но я не расслышала — субъект уже удалялся, забрав авоськи. Молодёжь поганая, а старших нужно уважать — так и запишем.

А я сегодня сама задолбала всеми любимых уличных бабушек. Аж горжусь.

Половина одиннадцатого вечера. К ларьку на остановке подходит девушка в мини-юбке и на каблуках. Бабушки на скамеечке (когда они спят, интересно?) немедленно начинают чесать языками: «Нажрутся, ходют тут…» Девушка выходит из ларька, держа в руках баночку сока с трубочкой, снимает с трубочки плёнку, уже чувствуя, как бабушки приготовились к новой атаке, и… бросает её в урну! Всё, квест пройден. Дар речи бабушки потеряли минут на пять — есть время выйти из зоны слышимости.

Я охранник в доме, как я его называю, «широкого профиля»: дом престарелых, дом инвалидов и сумасшедший дом до кучи. Вас раздражает вредная бабка-соседка? У меня их одиннадцать отделений. Работники в таком месте тоже сами шизят только в путь. Смена — 24 часа, иногда 36. Посетители тоже встречаются с заскоками: угрожают, кричат, жалуются, задают тупые вопросы. Стоит ли объяснять, что задолбать здесь могут даже мёртвого?

Говорите, что любите свою работу, несмотря ни на что? Я свою работу ненавижу, но со всеми я вежлив и терпелив, ни разу не позволил себе сорваться. Отнюдь не потому, что у меня железные нервы. Просто я на работе и не имею на это права.

Задолбали пенсионерки. Не все: я не говорю о тех, кто прошёл войну или пахал сорок лет на благо Родины. Я говорю о жёнушках моряков и военнослужащих, бывших партийных работников и сотрудников торговли. Жёнушек тех, кто мог позволить им не работать, а просто быть, как сейчас принято говорить, домохозяйками. Этот замечательный контингент ещё с совковых времён привык, что все вокруг им должны, не иначе.

Войдя в маршрутку, они становятся в проходе поближе к выходу: им тяжело потом выходить. На то, что в конце салона есть свободное место, они внимания не обращают. Им гораздо приятнее, когда их пытаются обойти, вернее, протиснуться к выходу.

Эти люди могут прийти в специализированный магазин и начать доказывать, что «соседка тут на прошлой неделе купила такую штуку». Что именно, объяснить они не могут, а когда продавец понимает, что же требуется, оказывается, что соседка купила вдвое дешевле, и продавец хочет обмануть.

Правил дорожного движения они не знали никогда. Перейти, вернее, переползти с наглым выражением через четырёхрядную дорогу на красный свет — это ежедневный моцион. Ещё интересней перебегать через скоростную магистраль с маленьким внуком.

Выползти на остановке к трамвайным путям в третий ряд нужно, как только трамвай появляется в зоне прямой видимости, и встать не на разделительной полосе, а именно посередине ряда, чтобы закрыть движение. А как же: трамвай же подходит!

Конечно, к кассе в супермаркете они пролазят без очереди, несмотря на то, что право на внеочередное обслуживание имеют только инвалиды и ветераны войны. На просьбу предъявить удостоверение начинают громко хамить и взывать к справедливости.

На мой взгляд, эти люди — вечные бездельники и люмпены, и, несмотря на почтенный возраст, уважения не заслуживают.

— Эй, ты! Да, ты, кобель здоровый! Ну-ка быстренько мне сумку по лестнице подними! — вещает с громкостью мегафона в мой адрес бодренькая бабулька. Прохожу мимо, косплея глухонемого.

— Так, мальчик, а ну-ка подвинься, я тороплюсь. А ты подождёшь, не сахарный небось, — вторит ей нестарая тётка, упорно пытаясь пролезть на моё место в очереди к билетной кассе. На этот раз косплею памятник Ильичу: протягиваю руку, перекрывая проход, и упорно отказываюсь двигаться.

— А ну-ка, молодой человек, поди-ка сюда, ты мне сумку до остановки понесёшь! — пытается по-хозяйски распорядиться ещё одна тётка, выходящая из магазина. Игнорирую. — Ты чё, глухой, что ли? — Не глухой. — А чё встал тогда? Давай-давай, хер в штанах есть — значит, сумку должен носить! — Женщина, несли бы вы свою сумку сами отсюда, пока есть чем хамить, а то хамилка поломается.

— Чё расселся, а ну быстро место уступил! Тут для меня место! Я вообще инвалид! — орёт на тощего пацанёнка лет тринадцати огромная потная бабища в цветастом халате. Ребёнок вскакивает, обнаруживая огромный портфель. Бабища плюхается поверх освободившейся щёлки на узком метрошном диванчике, расталкивая сидящих рядом, и немедленно достаёт откуда-то бутылку «Балтики». Не выдерживаю, вырываю бутылку, выламываю руку, поднимая тушу с места, и выталкиваю агрессоршу на ближайшей станции. За ней отправляется и подорвавшийся с дивана нетрезвый правдолюбец, очевидно, попытавшийся вступиться за родственную душу. Приглашаю ребёнка сесть — соглашается и говорит что-то о том, что ехать ему до конечной.

Тётки-хабалки! Лично мне, «здоровому кобелю», вы жить не мешаете. Мне без разницы, по каким именно причинам вы считаете своими рабами всех молодо и интеллигентно выглядящих людей и что конкретно вызывает вашу лютую ненависть ко всем лицам мужского пола возрастом младше двухсот лет. У вас руки коротки мне по-настоящему напакостить, а игнорирую я вас лишь потому, что усовестить вас всё равно не получится, а мараться о вас брезгливо. Но бойтесь срываться на детей! Я выгляжу очень интеллигентно и не люблю лезть в конфликты, но я не слабак, не трус и не возвышенный рыцарь из тех, что не поднимут руку на женщину, будь она хоть Шарлоттой Баксон. А ради ребёнка можно и поразмяться. Подумайте, стоит ли минутное самоутверждение на беззащитном и слабом многомесячного лечения, скажем, сломанной кисти?

Вы никогда не провожали бабушку жены на поезд Санкт-Петербург — Мариуполь? У-у-у… Это экшн чистой воды.

До вокзала езды две минуты. Просят приехать за час, иначе бабушка начнёт волноваться. Хорошо, приеду. За час до поезда бабушка со всеми сумками уже во дворе, в панике. Улыбаешься, выслушивая её причитания: «Опоздаем, опоздаем, опоздаем!»

Загрузились, поехали, приехали, выгрузили, донесли. До поезда 50 минут. Можно попить кофе, посидеть на скамеечке. Нет, нельзя! Надо перетащить вещи ко входу в вагон. На увещевания, что спешить не надо, бабушка молча начинает подтаскивать чемоданы самостоятельно. Ладно, несу. Кстати, там уже очередь: ещё несколько бабулек включились в эту гонку и теперь стоят на низком старте, вывалив горы вещей у двери.

Начинается посадка. Бабушки, как с цепи сорвавшись, подбадривая провожающих детей и внуков криками: «Давай, давай!», бросаются к проводнику. Опа — надо билеты и паспорт показывать. Начинаются поиски наперегонки. Находим. Шумной ватагой, толкаясь и наступая друг на друга, вваливаемся в вагон. Кто-то везёт с собой дерево — небольшое, но всё же. Кто-то уже переодевается, заслонившись провожающими.

Загрузили баулы, вырвались наружу, вздохнули. Рано! Оставшиеся 20 минут бабушка будет судорожно вспоминать, что она забыла, периодически бегая в вагон и перетряхивая чемоданы. Терпим. Тронувшийся поезд вызывает самые тёплые чувства.

Я бы понял, если бы бабушку так колбасило по причине редких поездок. Но она в год приезжает раза по три — и каждый раз вся родня несколько суток на ушах, а сборы чемодана начинаются за неделю. Кришна, дай мне терпения…

Я — начальница отделения ЖЭКа в своем районе. Вы знаете, я тихо радуюсь, что все обязанности по прямому общению с клиентами возложены не на мои плечи.

Как правило, в нашу организацию табунами ходят только бабульки, которым нечем заняться. Да, исключения бывают: грозные мужчины и истеричные женщины на деле оказываются вполне контактными, вменяемыми людьми, которые способны решить проблему без криков. Но вот бабульки…

Старушки знают в лицо и по имени всех работников, с которыми общались лично. Здесь я и начинаю радоваться тому, что в мои обязанности не входит общение с клиентами, потому что наш район словно сошёл с ума. За прошедшую неделю на улице к трём нашим работницам приставали бабульки, думая, что те на улице разговорчивее, чем на работе. Бабка хватала женщину за руку, вереща, что её убивают, утаскивала за угол и начинала просить, чтобы ей включили отопление. На все уверения, что мы действительно не держим на работе тумблер с фамилиями плательщиков, чтобы по личному знакомству включать отопление в конкретной квартире, бабка начинала сходить с ума и вопить, что мы, ироды проклятые, все деньги у населения повытягивали.

Люди, прислушайтесь! Мы действительно мало на что можем влиять. С отвёртками и разводными ключами по подвалам бегаю не я и даже не моя секретарша, а всего лишь сантехники. От нас не зависит дата включения горячего отопления, мы не можем нагреть батареи в одной квартире на этаже только потому, что там живёт моя двоюродная племянница. И да, мы бы и рады греться у себя в квартирах, но, как правильно сказала коллега, зачастую мы мёрзнем вместе с вами: службы не забывают напоминать нам, что мы должны быть ближе к людям. Будьте участливее, не считайте нас врагами.

Тренажёрный зал. Несмотря на свою пафосность и нехилые размеры, нормальных снарядов всего три: две стойки для приседаний и одна человеческая скамья для жима лёжа. 11 утра. Все три снаряда заняты намертво старичками, которые пришли пообщаться друг с другом, потрясти обвисшими брюшками и посверкать голдой перед смазливыми хищницами на соседних кардиотренажёрах.

На вопрос (вежливый) о количестве оставшихся подходов я чаще всего слышу: «Я только начал!», хотя за этими брюхатыми мумиями я наблюдаю уже двадцать минут, и за это время не было сделано ни одного движения со штангой. Бывает, некоторые по доброте душевной предлагают: «Давай по очереди». Дорогие мои, да вас размажет по полу даже мой разминочный вес, не то что рабочий! «Вон там свободно, иди туда». Может, я сам разберусь, куда и зачем мне идти? А вот вам, трицератопсам от тяжёлой атлетики, не один ли хрен, в каком конце зала на девичьи попки поглядывать?

Дорогие бабушки и дедушки! Задолбали! Не знаете, где находится это славное селение? Тогда вам именно туда.

Я люблю лимонад. Настоящий советский лимонад: «Байкал», «Саяны» — сами помните. Химический за пятнадцать рублей покупать я не берусь: можно лишиться печени. Нашла выход: одна контора производит те же газировки, вкусные и натуральные, в бутылках коричневого стекла.

Сломал ногу, передвигаться самостоятельно пешком не могу. Аккуратно с костылём до автобуса и домой. Естественно, пока доползёшь до остановки, захочется пить. В сумке всегда спасительный напиток. А в автобусе — бабушка, которая непременно закричит:

— Вот молодёжь! Едет, тут же в автобусе распивает!

В десятую такую поездку после крика очередной старушки я молча встала с места и протянула бабушке бутылку. У бабули глаза вылезли наружу:

— Ты ещё и мне предлагаешь? Ну охамела!

Спасибо кондуктору, которая вовремя вернулась на своё место. Она по слогам прочитала бабушке этикетку. Та отвернулась к окну и что-то долго бурчала под нос. Мир той женщине.

Наш компьютерный магазин работает уже два года. За год до открытия в этом помещении был продуктовый магазин.

Начало тёплого июльского дня. На пороге появляется бабушка. Маленькая, высушенная до того состояния, что ветер подует — свалит, но в глазах горит неугасимый пожар. Не глядя на вывески, не замечая нарисованных на уровне глаз компьютеров и принтеров (специально изображённых ярко, красочно, броско), бодрой рысью бабуля подбегает к продавцу и с ходу рубит:

— Дайте мне двенадцать кило муки и тридцать отрубей!
— Женщина! Это не продуктовый магазин, а компьютерный.
— А мне и не нужны продукты, — оглядывает бабуля полки с аппаратурой, — и ваши компьютеры тоже. Вы мне дайте двенадцать кило муки и тридцать отрубей.
— Но здесь нет муки и отрубей...

Лучше бы он этого не говорил. Врубается ультразвуковая система с выходной мощностью, сравнимой с реактивными двигателями истребителей на взлёте.

— Вы всё врёте, торгаши проклятые! Я купила 150 цыплят и 250 утят, и мне их кормить надо! Я специально ехала из хутора Могилянска! (Мы потом на карте нашли это место: от нас в сорока километрах.) Я пойду в Белый дом на вас жаловаться!
— Женщина! Миленькая! Не надо жаловаться! Тот магазин три года назад уже закрылся, и муки с отрубями уже нет.

В глазах пропадает огонёк безумия и появляется разум. Бабуля наклоняется к продавцу и вкрадчиво спрашивает:

— Так они что, всё вывезли?!