Литература

Стою в книжном магазине, рядом полки со словарями. Подходит девочка лет 15–16, джинсы в обтяжечку, на ногах по утюгу, курточка в стразиках, на лбу написано «я люблю Тимати». Обращается к работнику отдела:

— Мне нужен словарь такой-то.

Добрая тётенька моментально достаёт у девочки из-под носа нужную книгу и подаёт ей. Девочка тупо смотрит на издание:

— Тут только буквы «А» и «Я», а мне нужны все.

Что ответила несчастная работница, я не знаю — скрючившись от смеха, я убежала подальше от места происшествия.

Работаю переводчиком. Клиенты на выходные жизнь тоже портят дай бог, зато хоть деньги приносят и благодарят иногда — большего за сверхурочные труды я требовать не собираюсь.

А как быть, когда переводишь в удовольствие? Да, я люблю это дело настолько, что посвящаю ему и свободное время, только вместо нудных рабочих справок и договоров предпочитаю брать сетевое творчество. Результатами, вестимо, делюсь в блоге, ежели автор добро даёт, и уже имею вполне себе сформировавшуюся аудиторию, которая это читает, благодарит и на руках носит.

Аудиторию свою я люблю. Но попадаются замечательные индивиды, без которых, естественно, ни одна работа или хобби не обходятся. Условно их можно разбить на несколько групп.

«Ещё!»
Этим всегда мало, независимо от объёма текста. Мало всегда и всего. Иногда я получаю по двадцать-тридцать писем в неделю, хотя я неоднократно упоминала, что свободными переводами занимаюсь только на выходных. Кстати, из полученных трёх десятков штук десять будет от одной личности.

«А я хочу это, это и это, а не то, что ты делаешь!»
Почему-то эти зверски обижаются, когда предлагаю заплатить за предоставленную услугу. Как им объяснить, что я не принимаю заказы — неясно. Даже в ходе личного общения не понимают. Сюда же, кстати, входят любители «ну переведи мне вот это, там же совсем немножко!» Немножко по их мнению — 26 тысяч знаков.

«Взялся за гуж — не говори, что не дюж!»
Это те, которым палец протянешь — руку по локоть откусят. Стоит сделать доброе дело — садятся на голову и считают себя вправе вообще что-либо требовать. Для таких переводчик — чернорабочий, не имеющий права на личную жизнь, сутками переводящий только для них, и, естественно, не имеющий ни работы, ни других обязательств.

И совершенно отдельная изумительная категория — те, чьи «ну переведи, пожалуйста!» я всё-таки нахожу интересными. Из пятнадцати принятых «заказов» поблагодарил меня только один человек. «Заказы», к слову, я больше не принимаю.

Мне очень нравится, когда просят «добавки» и с нетерпением ждут следующую «дозу». Мне очень льстит, что вы считаете меня незаменимой и всемогущей. Я бы и сама рада сидеть сутками только над тем, что нравится и вам, и мне. Но, знаете, если бы не те редкие личности, которые просто говорят мне «спасибо, что вы всё это делаете для нас», я бы уже давно плюнула и ушла, хлопнув дверью.

Уважаемые продавцы! Мы, покупатели, всё понимаем. Вы опасаетесь воровства и потому наклеиваете на товар стикеры с металлическими полосками. Мы мужественно отдираем эту гадость от упаковки, долго смываем липкий след и, в принципе, не жалуемся — привыкли. Но зачем же вы клеите стикеры размером три на четыре в книги прямо на страницы — на текст, на иллюстрации?!

В одной сети магазинов пошли ещё дальше. Там стикеры наклеивают под этикетку, и стикер можно отодрать только вместе с ней. Я ещё переживу безымянный флакон с шампунем у себя в ванной, но сейчас купила пудру. Стикер наклеен каким-то особо прочным составом, след которого очень сложно смыть — прилипает всё подряд. Вот зачем это надо, скажите? Почему в других магазинах приклеивают нормальные стикеры поверх этикетки? Задолбали!

Два месяца назад я переехала из серой Прибалтики в весёлые Нидерланды. Так как учёба проходит на английском языке, я попросила родителей приобрести оксфордский бизнес-словарь. Поехала моя мамуля из Финляндии в город на Неве к знакомым и заодно решила обрадовать дочурку кучей новых книг на русском, чтобы родной язык не забывала.

Пребывая в книжном магазине, мама решила переспросить по телефону, как же этот словарь назывался, но так как не смогла повторить, передала трубку девушке-консультанту — она же наверняка поймёт и вручит нужную книгу. Диктую: «Oxford Business English Dictionary». Девушка переспрашивает: «А как пишется „Оксфорд“?»

Извините, но я даже дар речи потеряла — в голове крутились только английские слова негодования. Неужели в школах великой и могучей страны настолько слабая подготовка по английскому?

У моей матери книжный магазин в небольшом подмосковном городе. Традиционный завал начинается с конца августа и проходит только к исходу сентября — школьникам нужны учебники, рабочие тетради и атласы. Часто в это время очередь выходит через два этажа на улицу. Те, кто поумнее, предпочитают покупать учебники до начала сезона — тут и цены намного меньше, и товар в наличии, и очередей нет. Остальные откладывают на последний день.

Покупателей можно поделить на две категории: те, кто приходит со списками учебников (класс, предмет, автор, издательство, год издания), и те, кто помнит только название предмета, класс и, если повезёт, цвет учебника. Первую категорию обслуживаем быстро и без нервов. Они нам список, мы через минуту отдаём упакованные в пакет учебники и рассчитываемся. Вторых — процентов девяносто.

— Дайте учебник по математике для седьмого класса!
— Какой? Их десяток видов.
— Оранжевый!

Молча кладу на стол пять учебников по математике оранжевого цвета для седьмого класса. Все разные, есть ещё. Покупатель тычет пальцем: «Этот». Предупреждаю, что обмену и возврату учебники не подлежат. Хорошо, если потом не прибегут с претензией, что им не тот учебник продали.

Люди! Мы везде вешаем объявления, что нужно знать хотя бы автора, и кричим об этом на всю очередь. Вы сами себя задерживаете. Мы даже людей со списками без очереди обслуживать стали. И не надо на нас злиться и ругаться на то, что вы сами не знаете, что вам нужно.

Из жизни продавца книжного магазина:

— Скажите, у вас Некрасов есть?
— Кто именно?

Удивлённый взгляд: «И эти люди торгуют книгами?» Уточняю: «Что он написал?» Получаю ещё более удивленный взгляд, начинаю объяснять:

— Есть Некрасов, написавший «Кому на Руси...», есть написавший про Великую Отечественную, а ещё есть медик и психолог.

Иногда приятно наблюдать фазы изменения выражения лица покупателя с «ну ты и дура!» на «возможно, я чего-то не знаю».

* * *

Девушка лет 20–25: «Скажите, а какая книга по информатике лучше?» Типовая ситуация, когда человек не хочет принимать решение самостоятельно. Пытаюсь объяснить, что вот это словарь, а это справочник по Офису. Поскольку чаще всего подобные вопросы задают студенты близлежащих институтов, говорю, что правильнее всего спросить у преподавателя.

— А мне что делать? Я же преподаватель!

* * *

Мальчик: Скажите, а у вас картины Дали есть?
Я: Да, пожалуйста, вторая полка.
Папа (гордо): А ещё он словарь написал, только на той полке его словаря нет!

Как достали жадные покупатели! Приходит тётечка вся в золоте, покупает ручку за полтора рубля и спрашивает: «А скидочку сделаете?» Ну какого, извините, вам скидочку? Осчастливила, блин, целое состояние у нас в магазине оставила! Второй раз приходит, покупает тетрадку в клеточку за пятак: «Дайте мне скидку, я у вас постоянный покупатель!»

Принимаем старые книги в букинистический отдел. Задоблали спрашивать, почему так дёшево принимаем. Приносит мужичок книжку советского писателя, которого по блату напечатали в семидесятом году и в нагрузку давали к Агате Кристи, и говорит:

— Вот хорошая книжка очень. Мне она на фиг не нужна, я её не читал и читать не буду, там ерунда написана. Я хочу за неё сто рублей, потому что она очень хорошая.

Когда отвечаешь, что такую книгу за такие деньги никто не купит, начинает возмущаться: дешевле отдать не может, потому что в советское время купил за целых сорок копеек.

А как задолбали умники, которые лучше нас торговать умеют! Приходит такой в магазин и начинает выдрючиваться: «Да я! Да если б я торговал тут у вас! Да я б миллионером стал! Да я три десятка лет на заводе проработал! Да вы торговать не умеете, а я умею! Да я вас научу!» Ну и где твои миллионы, если ты лучше нас умеешь торговать, а?

Работаю в библиотеке в отделе японской литературы. И художественные тексты, и публицистика, и журналы, и научные статьи — как на японском, так и на русском языках.

Приходит японец, здоровается, мнётся, лезет за словарём. Пришлось перейти на его язык. Японец, обрадовавшись налаженному контакту, попросил найти какую-то редкую научно-публицистическую книжку про историю нашего региона (на японском, конечно). Умучилась, как не знаю кто, пока нашла.

— В библиотеку записались?
— Записался, вот документ. Сколько с меня?
— Книги в библиотеке выдаются бесплатно. Поставьте здесь свою подпись.
— Что это значит?
— Здесь обозначена дата, до которой вы должны книгу вернуть. Подпись означает, что вы с этой датой ознакомлены и книгу взяли.
— (недоуменно) Вернуть? Разве я не могу её оставить себе? Мне для друга нужен сувенир из вашего города.

Мысленно падаю, вслух же объясняю бедняге, где он ошибся. Он печально возвращает книгу; я в утешение втюхиваю ему русские сказки на японском, пью чай, восстанавливаю нервные клетки. Вот, думаю, в чужой стране, с таким-то знанием языка — поневоле растеряешься. Да и у меня небось акцент ого-го...

На этой философской ноте в зал влетает широкая тётенька прямо в уличной одежде и начинает с порога на меня орать:

— Вы как с нашими иностранными студентами обращаетесь? Какое впечатление о стране вы у них оставите? Что вы себе позволяете?

Пытаюсь понять, что не так:

— Ему сказки не понравились? Вахтёрша нагрубила?
— Не парьте мне мозги! Вы почему нашему студенту книгу не продали? Мы его специально к вам отправили! Я точно знаю, что в вашей библиотеке тайно книгами торгуют!

Ага, особенно настолько редкими. Тётеньку эту потом сам японец и забирал — очень передо мной за неё извинялся.

Я работаю в газете ответственным секретарём. Газета очень популярна в нашем регионе — мы и серьёзные темы поднимаем, и в «желтизну» слегка ударяемся. Вот только стихов не печатаем и никогда не печатали. Тем не менее как минимум раз в неделю является очередной стихотворец. Лишь малая часть после моего ответа осознаёт, что мы стихов не печатаем, не забыв, конечно, уточнить: «Совсем не печатаете?» Таким мы с радостью подсказываем адреса двух газет в нашем городе, которые иногда принимают лирику. Большинство же пришедших говорит:

— Ну, я всё-таки оставлю вам свои стихи, вдруг вы их напечатаете.

Удаляются они задом вперёд, попой открывая дверь, следя за моими руками, как ястребы, — видимо, опасаясь, что я сейчас схвачу стихи и брошу им вслед. Такие вирши приходится откладывать в отдельную папку; был прецедент, когда через год авторесса пришла скандалить: «Я вам оставляла свои стихи, а вы их так не напечатали! Верните мне их!»

Но попадаются порой просто замечтательные особы. На сообщение «Мы стихов никогда не печатали» один мужчина радостно воскликнул: «Отлично! Значит, с моих и начнёте!» Другая женщина начала читать нудную проповедь о том, что мы лишаем своих читателей возможности знакомиться с прекрасным. Мужичок в возрасте переспросил: «Раз не печатали, значит, и не читаете ничьих стихов? Возьмите мои, вдруг понравятся». Смысл его реплики я понял, когда прочитал под заголовком «Сочинения Васи Пупкина» перевод стихов Федерико Лорки.

Но больше всего запомнился мужик, который потребовал от меня предоставить в письменной форме отказ печатать его стихи. Я, понятное дело, спросил: «Зачем?» Товарищ пояснил, что он пойдет с этим отказом в суд и заявит о том, что мы препятствуем выражению свободы слова. Наверное, это заявление стало той каплей, которая переполнила чашу моего терпения. Сначала я ткнул человека носом в наши выходные данные, где написано, что «редакция не вступает с читателями в переписку, рукописи не возвращаются и не рецензируются», затем в Закон о печати, где сказано, что любая газета имеет право печатать материалы на свое усмотрение, а потом в наши учредительные документы, где чётко обозначено, что мы являемся частным предприятием и не обязаны отвечать на запросы частных лиц. Мужик после моего длинного монолога забрал свои вирши и ушёл без слов.

Понимаете, были бы еще стихи хорошими! За десять лет работы я не встречал ни одного приличного стихотворения. Измельчал нынче поэт, измельчал.

Во времена счастливой студенческой юности я работала в маленьком круглосуточном книжном магазинчике — сейчас он уже закрылся. Вот несколько историй оттуда.

* * *

Заходят два «конкретных пацана» — кожаные куртки, спортивные штаны, бритые затылки. Один другому восторженно изливается:

— Я тут книжку читал... Оранжевая такая. Реальный такой чувак написал, с приколами.

«Пацан» обращается ко мне. Начинаем вместе угадывать имя «реального чувака», быстренько выясняем, что имелся в виду цикл книг про Ехо Макса Фрая. Веду к соответствующему стеллажу, нахожу нужную серию, и «пацаны» берут несколько книг. Чёрт меня дёрнул за язык:

— Да, у неё как раз новая книжка скоро в продаже появится...

«Пацаны» замирают.

— Как это — «у неё»? Это что, в натуре, тёлка, что ли?
— Э-э-э, ну да, это женщина, пишет под псевдонимом.
— А... Не, тёлку не надо.

Оставляют книги на кассе и уходят.

* * *

Спорили с товароведом о принципах продажи книг. Его мнение — надо «впаривать», и если на складе лежит пачка чего угодно, то надо быстренько сделать из этого хит продаж. Мои идеалистические представления — надо продавать по возможности то, за чем покупатель пришел, и попадать в его вкусы.

На следующий день после собрания, на котором с гордостью рассказывалось, как один из продавцов «впарил» за день восемнадцать экземпляров книги Бена Окри «Голодная дорога», приходят в магазин две девушки. Общаемся, подбираем им «что-нибудь интересное почитать». Одна из них всё время опасливо озирается и в итоге вполголоса просит: «Только, девушка, знаете... У вас тут ходит такой мальчик, мы уже дважды приходили, что бы ни спросили — советует какого-то негра, что-то про голод... Мы больше не хотим!»

* * *

Была особая категория покупателей, которых уже узнаёшь в лицо и даже откладываешь для них книги в соответствии с их вкусами. Один прекрасный, вежливый молодой человек обожал книги про насилие. По его выражению, «чтоб кровавые сопли и мозги по стенкам». Как-то раз, перебирая стеллаж зарубежной литературы, наткнулась на уценённое издание «Раскрашенной птицы» Ежи Косински из очень неплохой серии «Славянский шкаф». Когда пришел «мой» покупатель, дала полистать. В жизни не приходилось настолько удачно угадывать с выбором! После этого молодой человек приходил в книжный сам, приводил друзей, и каждый раз звучала рекомендация: «Это самый классный книжный, мне тут нашли насилие за 37 рублей!»

* * *

Одна из «фишек» магазина — «любимая книга продавца». Рядом с кассой и соответствующим плакатом выставлялась книга, которая находилась в данный момент в фаворе продавца, заступившего на смену. Естественно, подразумевалось, что при случае продавец может отрекомендовать её лучшим образом.

Однажды в мою смену пришел помятого вида дядечка — он опоздал на метро и всю ночь просидел в нашем книжном. Всё бы ничего, но беседовать с ним было откровенно неприятно — дядечка то пытался изобразить из себя гуру психологии и лез с расспросами о личной жизни, то грозился навести порчу на нашу еду, то просто откровенно оскорблял. Всё это сопровождалось рефреном: «Я покупатель, я куплю у вас книгу, и за это вы обязаны со мной разговаривать о чём угодно».

Утром, неудовлетворённый беседой, дядечка затребовал продать ему «любимую книгу» (на тот момент это была «Сага» Тонино Бенаквиста), а после расчёта демонстративно швырнул её в мусорку и облил пивом из бутылки. Жалко книгу, зато дядечка наконец-то ушёл.

* * *

Приходят два респектабельных мужчины.

— Нам сказали, что у вас очень оригинальный книжный магазин. Продайте нам что-нибудь оригинальное, чего в других книжных нет, чтобы мы показывали всем, и сразу было видно, что оригинальная книжка, нестандартная.

Начинаем перебирать. Естественно, модные Пелевин и Мураками отпадают; «тематический», по выражению определенной категории покупателей, журнал «Квир» вызывает брезгливое недоумение. Философия скучна, детские книжки несерьёзны, современная поэзия надоела, а издание повести Гоголя «Нос», где слово «нос» везде было заменено на три звёздочки, закончилось.

Оказалось, что полностью представлениям об «оригинальной» книге соответствовал «Словарь рыбаков Волго-Каспия», в отчаянии снятый мной со стеллажа языковедения.